Музей экспроприированного имущества

7 ноября 1918 года в Москве в бывшем особняке виноторговца Егора Леве (на Большой Дмитровке, 24) открылся 1-й Пролетарский музей.  

Вот как об истории создания этого необычного музея вспоминал в интервью от 6 октября 1971 года непосредственный участник тех событий, известный реставратор, основатель Музея архитектуры им. А. В. Щусева Николай Виноградов (полностью это интервью можно прочитать на сайте Института «Стрелка»): 

«С переездом правительства из Петербурга в Москву наступила стихийная пора занятия особняков под учреждения и жильё. Нам, комиссии по охране памятников искусства и старины, дали приказ: освобождать эти строения от художественных ценностей в срочном порядке, а то, если к определённому часу не успеем, туда въедут, и получить вещи будет трудно. Мебель, бронзу, картины, библиотеки и тому подобное мы забирали и везли в ближайшие музеи — Исторический или Румянцевский. В один прекрасный день наши музеи взвыли: мы их забиваем ненужными вещами. «Вы, — говорят, — дайте нам возможность отобрать, и мы тогда будем получать то, что нам нужно».  

Моссовет дал нам помещение в переулке около Курского вокзала: бывшие склады шерсти, бетонные помещения, такие обширные. Мы туда и стали свозить находки, а дело подходило к первой годовщине Октября. На одном из заседаний президиума мне говорят: «Знаешь что, ты вот вывозишь? Ты показал бы то, что ты вывозишь! А то мы даём деньги...» — тогда транспорта своего Моссовет не имел — пользовались наёмным. Я говорю: «Дайте помещение, мы вам тогда устроим выставку из тех вещей, которые мы вывозим». Товарищ Владимирский, в это время ведавший жилищным отделом, ответил: «У меня сегодня выехало турецкое консульство (оно занимало особняк виноторговца Леве на Большой Дмитровке). Посмотри, если подходит, я тебе сейчас же выдам ордер». Я пошёл и вижу: буржуазный особняк — штофом обитые стены, потолки раскрашены с позолотой, но в то же время сарай при этом доме, каретник, набит дровами, как раз в то время, когда у нас не было ни щепки, значит тёплое помещение. И мы устроили там выставку к первой годовщине Октября».

Там, по словам Николая Виноградова, был отдел фарфора, цветного стекла, восточный отдел, зал затянут персидскими коврами, на них развесили арабское и другое оружие. Тут же были китайские бронзовые вазы, японская резная кость.  

«6 ноября, накануне праздника, я зашёл посмотреть, что там у нас делается, и к своему изумлению вижу, что на воротах висит вывеска — «Первый пролетарский музей». 7 ноября товарищ Владимирский открывал этот музей: посетителей у нас было немного, три или четыре человека, и весь штат комиссии по охране памятников. В этот пролетарский музей мы стали свозить реквизируемые вещи. Вскоре наши районы отказались выдавать находки: «Мы хотим иметь свои музеи, районные». А мы пошли навстречу — говорим: «Пожалуйста, давайте помещение, и мы вам из ваших же вещей организуем музей». Районов тогда было восемь в Москве, и появилось столько же пролетарских музеев. Например, в Замоскворечье была парфюмерная фабрика Брокара, там целая коллекция: галерея картин и мебели. Мы это не стали вывозить, а просто открыли в здании филиал Замоскворецкого музея. А сам Замоскворецкий музей, пролетарский, был у нас вторым, помещался на Пятницкой, 12. При восьми пролетарских музеях было не то шесть, не то четыре таких отделения. Например, в Сущевско-Марьинском районе, на Мещанской, жил потомок князя Пожарского. У него была большая коллекция вышивок, бисерных и кружевных — на основе этого собрания возник филиал шестого пролетарского музея, который находился на 2-й Мещанской улице. В нём хранился памятник Степану Разину, работа Конёнкова (ред. – этот памятник, открытый 1 мая 1919 года, 25 дней простоял на Лобном месте на Красной площади).  

Я был в Первом пролетарском музее, когда проходил какой-то профессиональный съезд в Доме Союзов. В антракте между заседаниями делегаты пришли ко мне и удивились: «Мы думали, всё это разграблено, а оказывается, всё это находится в музеях, которые принадлежат народу», 

- рассказал Николай Виноградов.  

Экспонаты, не заслуживающие размещения в музее, передавались в фонд, который устраивал аукционы. Чтобы представить и почувствовать атмосферу этих аукционов, достаточно вспомнить бессмертный роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» (часть 2. В Москве; Глава 23. Экзекуция): 

«Аукционный торг открывался в пять часов. Доступ граждан для обозрения вещей начинался с четырех. (…) Ипполит Матвеевич маялся. Только стулья могли его утешить. От них он отошел лишь в ту минуту, когда на кафедру взобрался аукционист в клетчатых брюках «столетье» и бороде, ниспадавшей на толстовку русского коверкота. Концессионеры заняли места в четвертом ряду справа. Ипполит Матвеевич начал сильно волноваться. Ему казалось, что стулья будут продаваться сейчас же. Но они стояли сорок третьим номером, и в продажу поступала сначала обычная аукционная гиль и дичь: разрозненные гербовые сервизы, соусник, серебряный подстаканник, пейзаж художника Петунина, бисерный ридикюль, совершенно новая горелка от примуса, бюстик Наполеона, полотняные бюстгальтеры, гобелен «Охотник, стреляющий диких уток» и прочая галиматья».