«Можно ли вернуться в дом, который – срыт?»

18 июня 1939 года в СССР из эмиграции вернулась Марина Цветаева. С этого дня началась самая драматическая, хотя и короткая, часть «романа» поэтессы с Родиной, закончившаяся трагедией в Елабуге. 

«Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси – бездомный.

Мы все к тебе придем…». 

Так пророчески напишет еще юная Марина Цветаева в этом стихотворении 1917 года, еще не зная о той страшной «одиссее», которая ей предстоит. 

«Мама (от автора: т.е. Марина Цветаева) плыла пароходом из Гавра с испанскими беженцами в Ленинград, а оттуда поездом в Москву. Она проделала тот же путь, что отец (от автора: Сергей Яковлевич Эфрон) до нее», 

- вспоминала дочь Цветаевой, Ариадна, которая вернулась в Москву еще в марте 1937 года и 18 июня уже 1939-го года встречала на Ленинградском вокзале Марину Ивановну и брата Георгия (домашние звали его Муром). Отец, по ее словам, болел и встречать Марину Ивановну с Муром не поехал. 

Как сообщает Мария Белкина (книга воспоминаний «Скрещение судеб»), общавшаяся с Цветаевой в ее «московский период», «первое, что сразило Марину Ивановну по приезде – это сообщение о том, что ее родная сестра Ася, Анастасия Ивановна, находится в лагере!». Потом многие даже обвиняли Ариадну (или Алю, как ее звали дома) в том, что Марина Ивановна приехала в Москву: мол, если бы она вовремя сообщила матери про этот арест, Цветаева в СССР не вернулась бы. Но, как пишет Мария Белкина, следует помнить о том, что «в письмах в те годы подобное сообщить было невозможно, такие письма не пропускались цензурой, а все письма читались. Да и все равно бы Марина Ивановна приехала, ведь она ехала к мужу, и выхода у нее не было». 

12 июня они еще были в Париже. Как записала Марина Ивановна, «на прощание посидели с Муром, по старому обычаю, перекрестились на пустое место иконы (сдана в хорошие руки, жила и ездила со мной с 1918 года – ну, когда-нибудь со всем расстаешься: совсем! А это – урок, чтобы потом – не страшно – и даже не странно - было!... Кончается жизнь 17 лет (от автора: период в эмиграции). (….) Сейчас уже – судьба. Судьбу не выбирают, судьбу принимают». (От автора: во всех цитатах сохраняется авторская пунктуация).

По словам Марии Белкиной, однозначно ответить на вопрос, хотела она возвращаться или нет, невозможно: 

«Можно доказывать – хотела, мечтала, тосковала, и все будет точно! А можно доказывать – не хотела, не рвалась, сопротивлялась, и опять всё будет точно. Ведь почти все последние годы эмиграции Марину Ивановну мучил все тот же вопрос – ехать, не ехать?!». 

В Париже Цветаева не прижилась, как она сама писала: «Не люблю залюбленное!». К тому же на Родину рвались муж, дочь и вторивший им сын, который не хотел быть «вечным эмигрантом». 

Еще за 3 года до возвращения, в 1936 году, Марина Ивановна запишет: 

«Живу под тучей – отъезда. Еще ничего реального, но мне – для чувства – реального не надо. Чувствую, что моя жизнь переламывается пополам и что это ее - последний конец». 

И этот долгожданный «конец» наступил… «Обертон – унтертон всего жуть», - напишет Марина Ивановна о Болшево (сейчас г. Королёв Московской области), болшевской даче (своем новом месте жительства), порог которой она переступит 19 июня 1939 года. Так как Сергей Эфрон, будучи за границей, сотрудничал с НКВД, им запрещено было с кем-либо общаться. 

«Живу без бумаг, никому не показываюсь. (…) Безумная жара, которой не замечаю: ручьи пота и слез в посудный таз. Не за кого держаться. Начинаю понимать, что С. (от автора: Сергей Эфрон) бессилен, совсем, во всем. Писать уже некогда», 

- такую запись оставит в своем дневнике Марина Ивановна о «болшевском периоде». 

А потом, в ночь с субботы на воскресенье (27 августа 1939 года), прямо на даче была внезапно арестована 26-летняя Ариадна Эфрон. 

«Аля! Маленькая тень

На огромном горизонте! 

Тщетно говорю: «Не троньте»», 

- так откликнется на это трагическое событие Марина Ивановна. 

На следующий день, как сообщает Мария Белкина, Сергей Яковлевич отправится на Лубянку добиваться приема у высокого  начальства:

«Там Сергей Яковлевич требовал, чтобы немедля освободили его дочь, и там он сказал: «Ни одна разведка в мире так бы не поступила!». Но он не понимал, что имеет дело с первой в мире разведкой социалистического государства. Потом эту Лубянку будут экспортировать в другие социалистические страны и будут с Лубянки выезжать специалисты, будут ставить процессы и учить, какие усовершенствованные методы надо применять при следствии, чтобы всем во всем сознаваться». 

После похода Сергея Эфрона на Лубянку, утром 10 октября 1939 года на той же болшевской даче арестовали и его… Как бы подводя финальную черту Цветаева напишет:

«Выпита как с блюдца, 

Донышко блестит! 

Можно ли вернуться 

В дом, который – срыт?».