«Про это» в соцзаказ не вписалось…
29 марта 1923 года в первом номере журнала «Леф» (печатный орган «Левого фронта искусств») была впервые опубликована поэма Владимира Маяковского «Про это», которая тут же стала предметом ожесточенной полемики в прессе и переломным событием в творческой биографии поэта.
«Задумано: О любви. Громадная поэма» — так анонсировал свое новое произведение Владимир Маяковский еще в 1922 году. Но, как сообщается в многочисленных исследованиях, посвященных истории создания поэмы, работа над ней сначала продвигалась чрезвычайно медленно, а потом и вовсе остановилась. Вновь вернуться к ней заставил Маяковского разрыв с возлюбленной Лилей Брик.
«Мне в такой степени опостылели Володина халтура, карты и прочие, и прочие, что я попросила 2 месяца не бывать у нас, вот эти 2 месяца у нас положили историю этой самой поэмы»,
— сообщала Лиля Брик в письме к своей сестре.
С 28 декабря 1922 года по 28 февраля 1923 года Маяковский почти всё время провёл в добровольном домашнем заточении. Этим отчасти объясняется, почему первая глава «Про это» получила название «Баллада Редингской тюрьмы». Так называлась поэма, написанная в тюрьме Оскаром Уайльдом. 19 января 1923 года Маяковский отправил Лиле Брик письмо с обратным адресом: «Москва. Редингская тюрьма» и подписью «Твой Щен, он же Оскар Уайльд…».
Поэт болезненно переживал расставание с любимой: дежурил под окнами, передавал записки, цветы — но обещание сдержал. Поэма была написана в рекордно короткие сроки — за 46 дней. В одном из писем Брик поэт засвидетельствовал:
«Я работал по 16 и 20 часов в сутки буквально, я сделал столько, сколько никогда не делал и за полгода».
После того как 29 марта 1923 года поэма была опубликована, её раскритиковали представители самых значимых на тот момент советских литературных группировок (Российской ассоциации пролетарских писателей (РАППа) и «Лефа»), боровшихся за право руководства литературным процессом в стране победившего социализма. После выхода поэмы вчерашнего «горлана-главаря» прозвали «запарнасившимся богатырем футуризма».
Особенно обидным для Маяковского было то, что яростно критиковали его и «свои», и «чужие»…
«Критиковали и «свои», и «чужие», приводя аргументы согласно своим политическим убеждениям и эстетическим программам. Вапповцы (рапповцы) в своих печатных органах («На посту», «Красный журнал для всех») громили ее с позиций пролетарского охранительства, имажинисты (литературная группа, основанная в 1919 году Вадимом Шершеневичем, Сергеем Есениным и Анатолием Мариенгофом) в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасное» назвали «Про это» «малограмотной халтурой»»,
- так воссоздает атмосферу жесткой полемики научный сотрудник Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН Татьяна Маляева в ст. «Поэма Маяковского «Про это» в прижизненной критике».
Наиболее интересна, по ее словам, оценка поэмы представителями двух значимых литературных группировок 20-х годов – РАПП и «Леф», каждая из которых претендовала на роль лидера в литературном процессе нового государства и имела свой взгляд на то, каким должно быть новое пролетарское искусство. Если РАПП настаивала на жестком классовом подходе к литературе и искусству, то «Леф» волновали вопросы новой эстетики – разработка основ теории «искусства жизнестроения», «производственного искусства» и «социального заказа».
Как писал рапповец Михаил Павлов в «Красном журнале для всех»:
«Маяковский считает себя выразителем мировой революции, выразителем пролетариата, (…) ареной ему нужна непременно вселенная, а художественно правдивого чувства хватило ему только на комнату»…
Но самым болезненным для Маяковского, как пишет Татьяна Маляева, было непонимание поэмы «единомышленниками по перу, соратниками-лефовцами»:
«Многим из них не понравились слишком отчетливо проступающие личные мотивы поэмы. «Про это» оказалось олицетворением того, что лефовцы вообще выносили за рамки современного искусства (С.И. - например, передачу чувств, восхищение природой или человеком, автобиографизм и т.п.)».
Во втором номере журнала «Леф» за 1923 год Николай Чужак, ранее ревностно пропагандировавший творчество Маяковского, жестко раскритиковал новое творение поэта. В «Про это» его возмущало всё, начиная от оформления издания (книжка была оформлена фотоколлажами художника Александра Родченко, героями многих из которых стали сами Лиля Брик и Маяковский), в котором критик увидел «разлагающий искусство автобиографизм». Чужаку было сложно понять, как Маяковский мог соединить теории «Лефа» о производственном искусстве с индивидуалистическими настроениями поэмы.
«Чувствительный роман… Его слезами обольют гимназистки… Но нас, знающих другое у Маяковского и знающих вообще многое другое, это в 1923 году нимало не трогает», - иронизировал Николай Чужак (цитируется ст. Т.А. Маляевой «Поэма Маяковского «Про это» в прижизненной критике»). – Здесь всё, в этой «мистерии» - в быту. Всё движется бытом. «Мой» дом. «Она», окруженная друзьями и прислугой. Томная. «Быть может, села вот так невзначай она» «А пальцы» - ну, конечно же! – «сами в пределе отчаянья ведут бесшабашье, над горем глумясь». Это – «она». А «он» - подслушивает у дверей, мечется со своей гениальностью от мещан к мещанам, толкует с ними об искусстве, сладострастно издевается над самими собой («слушали, улыбаясь, именитого скомороха» - «футурист, налягте-ка!»), и умозаключает: «Деваться некуда!»».
Да, резюмирует свой «разнос» Николай Чужак, воистину, «деваться некуда»: весь вольный свет кольцом быто-мещан замкнулся! Маяковский, по его мнению, видя «краснофланговый строй» не сумел победить силу, управляющую любовью и бытом в дореволюционной жизни.
Несмотря на тщетные попытки оправдать поэму, Маяковский в целом критику признал. До конца 1923 года он написал около сорока стихотворений исключительно на злободневные темы… Как писал, правда, уже в другом стихотворении Маяковский, «вот и всё, инцидент исперчен,/ любовная лодка разбилась о быт».